БИБЛЕЙСКО- БИОГРАФИЧЕСКИЙ  СЛОВАРЬ
Словарь содержит 80000 слов-терминов
ТИТ

ТИТ

ТИТ (Сабиний Веспасиан), родился 30 сентября 40 г. от Р. X., был старшим сыном императора Веспасиана. Возвысившись при дворе Нерона с Британиком, он вместе с ним получил одинаковое образование и пользовался уроками одних и тех же наставников. Между двумя этими юными друзьями была такая тесная связь, что, по общему мнению, Тит пробовал тот напиток, от которого погиб Британик. В самом деле, напиток этот стоял подле него на столе, а потому он легко мог сколько-нибудь выпить его, и это тем вероятнее, что вскоре за тем Тит сделался опасно болен. В память этой дружбы он воздвиг впоследствии своему другу золотую статую в Палладиуме и поставил ему статую всадника из слоновой кости. С самого детства Тит сделался замечательным как по своим прекрасным качествам души, так и приятной наружности, которой природа щедро наградила его. Эти счастливые дары быстро развились, как только он пришел в возраст. По необыкновенному своему искусству и умению управлять армией и по своим способностям ко всякого рода наукам и искусствам Тит вскоре сделался украшением римского юношества; он, по-видимому, не нуждался ни в каком образовании, ни в греческом, ни в латинском; знаком был также и с музыкой; приятно пел и играл на инструментах; писал так скоро, что нередко выигрывал пари у самых искусных писцов; имел еще способность копировать чужую подпись и часто говаривал, что он мог бы сделаться искуснейшим плутом. При столь блистательных талантах трудно было пылкому Титу не злоупотреблять ими. Со страстью, свойственной юности, он редался всем удовольствиям развратного двора. Но Веспасиан поспешил исторгнуть своего сына из этой гибельной праздности и решился образовать из него воина. Он послал его сначала начальником войск, стоявших в Германии и Британии, где Тит тотчас заслужил лестную репутацию своим мужеством и скромностью и понравился всем за кротость и добродушие. Это доказывается бесчисленным множеством статуй и других изображений, также множеством надписей в честь его, находимых то в той, то в другой провинции. После первых походов он вступил на судебное поприще, но в Форуме отличался более правотой, чем прилежанием. Вскоре отец Тита Веспасиан должен был отправиться в свою квестуру с приказанием от императора Нерона покорить взволновавшихся иудеев. За ним последовал и Тит, которому было тогда 26 лет. Продолжительная и трудная война представила Титу случай развернуть свои блестящие воинские дарования, ревность верного воина, мужество и искусство великого полководца; во многих случаях он оказал отцу своему важные услуги. Так при осаде Иотапаты, где оканчивается история Иосифа Флавия, юный герой первым бросился на приступ и, поддерживаемый римлянами, заставил крепость сдаться. Тарихея, город, лежавший на берегу Тивериадского озера, был защищен своей позицией и двумя значительными отрядами, из которых один был расположен на равнине, а другой составлял гарнизон крепости. Тит, разбив и рассеяв первый из них, устремился на приступ и изрубил весь гарнизон; но жителей пощадил, которые поневоле переносили осаду; первым вошел в Гамалу, также взятую приступом. Отсюда победитель отправился для осады Гискалы, защищаемой знаменитым партизаном Иоанном, сыном Левия, который угрозами и насилием препятствовал народу вступить в сношение с римлянами. Обложив город, Тит рассудил, что победа будет сопряжена с большими трудностями, не желал проливать крови и медлил приступом. Потом, однажды приблизившись к стенам города, обещал жителям милость, если добровольно сдадутся. Иоанн явился к римскому полководцу и принял с признательностью это предложение, испросив только срока один день для празднования субботы. Юный герой согласился и, чтобы внушить осажденным более доверия, отвел свои войска от города. Между тем вероломный Иоанн воспользовался этим добродушием Тита и ночью, окруженный своими солдатами, множеством жен и детей, бежал из города. На следующий день римляне вошли в город при всеобщих восклицаниях народа, называвшего начальника римского своим избавителем. Но здесь-то Тит узнал о бегстве Иоанна. Недовольный своей оплошностью, он пустился преследовать вероломного. Но изменник сверх всякого чаяния успел уйти в Иерусалим, и мщение римлян пало только на его спутников. После столь блистательных подвигов, ознаменованных особенным милосердием и добродушием, сын Веспасиана возвратился к своему отцу в Кесарию. Между тем Нерон пал под тяжестью народной ненависти; императором провозглашен был Гальба. Веспасиан, коего планы не простирались далеко, послал сына своего Тита засвидетельствовать свою покорность новому правителю империи. Тит, явившись при дворе, казалось, не искал ничего другого, кроме почестей, на которые имел право по своему возрасту и талантам. Но народ, жадный до перемен, требовал, чтобы Гальба, будучи стар и бездетен, усыновил Тита. Этим требованиям благоприятствовали, с одной стороны, характер сына Веспасиана, его привлекательный вид, соединенный с величием, с другой — постоянные успехи отца его и некоторые случайные предсказания, которые для легковерных умов заменили вещания оракулов. На обратном пути из Рима Тит узнал, что Гальба умер и что Вителлин принял начальство над армией и открыл войну против другого претендента на престол. Встревоженный этими известиями, он собрал своих друзей и не знал на что решиться. Идти ли ему в Рим; в таком случае что будет для него от этой междоусобной войны; он легко может там остаться аманатом для Вителлия или Огона. Или лучше возвратиться в Кесарию к отцу? Но не оскорбит ли это победителя? Впрочем, думал он, победа еще не решена и отец его, пристав к одной из двух партий, конечно, исходатайствует ему прощение. В случае, если отец его будет сам домогаться императорской короны, то оскорбление это будет ничтожно, потому что тогда уже надобно думать только о войне. Эти и подобные размышления обратили нашего героя к Востоку. Некоторые из писателей думают, что страстная любовь Тита к Веренике была причиной его похода на Восток. Как бы то ни было, только весть об этом сильно обрадовала его отца, потому что время было самое критическое. Провинции и армии уже колебались, не зная, кому присягнуть в подданстве. Прибытие Тита тотчас успокоило умы всех. Правитель Сирии, знаменитый полководец Муций, правивший восточными областями с Весиасианом и прежде враждовавший против него, по смерти Нерона примирился с ним и решился действовать с ним заодно. Тит скрепил еще больше этот союз.
Прекрасная природа, образованная науками, сделала его привлекательным для всех. Муций также не мог устоять против него; военные трибуны, центурионы, воины, одним словом, все граждане каждый по-своему были пленены его вежливостью, снисходительностью и любовью к добродетели. Наконец в Александрии Веспасиан решился объявить себя императором. Когда пришло время ему удалиться в Рим, чтобы и там признали его правителем империи, Тит послан был для взятия Иерусалима приступом. Будущему императору хотелось докончить покорение Иудеи, а поэтому он и вручил юному своему сыну начатьство над всей армией, которая должна окончить это предприятие. Тит тотчас отправился к стенам этого города, где уже три легиона воинов, испытанных в боях, ожидали нашего героя; к этому числу присоединились два легиона, пришедшие из Сирии; сверх того, собралось 20 когорт войск вспомогательных, 8 дивизий кавалерии и сильный корпус арабов, присланных от Ангиоха, царя комагенского; Агриппа и Сагем, владевшие двумя областями в Палестине, также соединились с Титом. Словом, войска, цари и все провинции, лежавшие на пути, искали счастья, по словам Тацита, служить сыну Веспасиана; взамен того и Тит в таком счастье являл себя истинно великим; своим мужеством и красотой он поражал взоры всех; своей снисходительностью и любовью покорял сердца; часто случалось, что в трудных работах или маршах он вмешивался в рады своих простых солдат и, несмотря на свое высокое достоинство, делил с ними все труды и неприятности походной жизни. Вступив на неприятельскую землю, Тит понял всю трудность войны, понял сколько нужно искусства в движении войск и в распределении военных действий; поэтому повел свою армию к цели в строгом порядке. Не доходя тридцати стадий до Иерусалима, римский вождь раскинул свой лагерь. Иерусалим представлял тогда одну из сильнейших крепостей в мире. Построенный на гористых высотах, он защищен был еще стенами и огромными строениями, которые в состоянии были защитить город и на равнине стоящий. Два холма значительной высоты были окружены стенами, в которых искусство строителей образовало выпуклости и впадины, дабы фланги осаждающих могли быть поражаемы по всем направлениям. Башни, воздвигнутые на гористых возвышенностях высотой в 60 локтей, на низких — в 120, представляли прекрасный вид и издали казались одинаковыми по высоте. Внутри города были другие укрепления; царские чертоги окружены были стенами. Самый храм представлял собой центральную крепость; он имел свои стены, прекрасные по своей отделке и крепости; самые портики, окружавшие его, служили защитой. Там был неиссякаемый источник: подземные ископанные в горах резервуары и водоемы для сохранения дождевой воды. Таким образом, иудеи, наученные опытом, особенно с тех пор, как Иерусалим взят был Помпеем, старались всеми средствами сделать свою столицу способной противостоять всем ужасам продолжительной осады. Наступала Пасха; для празднования этого торжества бесчисленное множество народа стекалось со всех сторон в Иерусалим и увеличило население города и без того огромное. Несомненно было, что эта толпа более способна будет к ускорению голода в крепости, нежели к ее защите. Но проникнутые пламенной любовью к своему отечеству и религии иудеи, казалось, не чувствовали ни мучений голода, ни других ужасов осады. Их силы были бы весьма страшны для осаждающих, если бы раздор не ослаблял их. Три полководца, враждуя между собой, искали первенства; то были: Елеазар, сын Симона, Иоанн Гискальский и Симон, сын Гиора. Эти три враждебные партии, искавшие взаимной погибели, терзали город и каждодневно обагряли его кровью. Страдая под тяжестью таких жестокостей, большая часть народа желала покориться римлянам; но никто не дерзал высказать подобной мысли. Смерть была наградой за такое желание; страх оковал уста всех. Такая-то анархия царствовала в Иерусалиме, когда в месяце марте 70 г. н. э. Тит явился перед стенами иудейской столицы. Иосиф Флавий, говоря о мерзостях, убийствах и грабительстве тех, которые пришли защитить город против римлян, испускал вопли негодования и скорби: «Несчастный город, для чего ты от себя страждешь так жестоко? Римляне, вторгнувшись, превратят тебя в пепел, чтобы огнем очистить столько низостей и преступлений, которые навлекли на тебя громы небесного мщения!» Но Иосиф не знал, что предсказание, гораздо выразительнейшее и вполне представляющее все ужасы имеющего быть бедствия, висело над несчастным Сионом: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядый во имя Господне!» (Мф. 23:37—39). Так пророчествовал о Сионе Богочеловек Иисус Христос; дни милосердия прошли, а дни гнева небесного настали. Тит, прежде нежели решился устроить свой стан, хотел наперед видеть положение города и узнать расположение жителей; он надеялся, что его присутствие заставит иудеев покориться и освободит его от необходимости прибегать к оружию. С этой целью в сопровождении 600 всадников он двинулся к стенам города. В минуту этого движения ни одного человека не было ни на башнях, ни на стенах; но едва полководец римский приблизился к одним из ворот, как множество вооруженных иудеев вдруг бросились на него, врезались в кавалерию и окружили его самого; и только чудеса храбрости могли освободить Тита от опасности. Легионы получили тогда приказание укреплять стан. Но иудеи, думая разрушить начатые укрепления и общей опасностью возбудить в жителях большую энергию, под предводительством своих начальников сделали новую вылазку, направив свои силы против десятого легиона, того самого, который только что за минуту находился в кровавой сече. Тит тотчас явился с небольшим отрядом на помощь утомленным сражением, и иудеи начали отступать, не переставая сражаться. Между тем десятый легион по приказанию Тита продолжал свою работу, защищаясь вновь прибывшими отрядами и несколькими когортами. Ободренные первым успехом, осажденные решились сделать новую вылазку и на этот раз бросились с такой стремительностью, что ужас овладел всеми римлянами. Тогда Тит опять явился на поле сражения, возобновил битву, и иудеи дрогнули и, разбитые, были прогнаны к самому городу. Таким образом, десятый легион два раза в один и тот же день обязан своим спасением неустрашимости и хладнокровию своего генерала. Вслед за тем вылазки прекратились; но вместо того внутри города свирепствовало страшное неистовство. Заговор сменялся заговором; сильнейшие убивали и резали слабейших; а эти, в свою очередь, усилившись, так же поступали. Шайка Елеазара была уничтожена шайкой Иоанна, который был начальником храма; его нападения на Симона были самые смелые и частые. Но в то время, как подобные раздоры волновали город и наводняли его потоками крови, Тит ускорял осадные работы. Разрушив препятствия, он направил свои силы преимущественно против северной части Иерусалима. Треск, производимый стенобитными и другими военными машинами при разрушении стен, изумлял и ужасал жителей; сами мятежники одумались; грозившая опасность заставила их соединить свои усилия и прекратить частные распри. Тотчас все устремились к стенам и окопам и то пускали тучи стрел и огней на осаждающих, то бесчисленными толпами бросались на военные машины, стараясь завладеть ими. В одну из этих отчаянных вылазок иудеи до того воспламенились, что в запальчивости своей ворвались в самый стан римлян. Отчаянная храбрость восторжествовала над дисциплиной. И только изумительная храбрость Тита и его лучших воинов могла восстановить порядок и отразить эту яростную толпу. Двенадцать стрел, пущенных сыном Веспасиана, убили столько же врагов; толпа рассеялась. Осада продолжалась уже 15 дней, как вдруг осажденные оставили первую из стен, защищавших город, и римляне, не видя больше сопротивления, проломом вошли туда. Тогда Тит немедленно атаковал и другую стену и, несмотря на упорную защиту, спустя 5 дней стенобитными машинами разгромил одну из башен, падение которой открыло римлянам свободный вход. Две тысячи из них заняли со своим начальником квартал, называемый Новый город, замечательный своими слишком тесными проходами. Медленность, внушенная Титу его добротой, продлила осаду и лишила его еще надолго победы; от него зависело расширить пролом и разрушить дома, чтобы открыть своим солдатам свободный путь. Но великодушный полководец хотел сохранить город для империи, а храм для города. Он надеялся, что осажденные, тронутые его умеренностью, прибегнут к его великодушию, и народ действительно расположен был к миру. Но мятежники видели в великодушии Тита только доказательство его бессилия, думали, что он отчаялся взять город, а потому заставляли граждан молчать, а сами сделали новую отчаянную вылазку против римлян, защищавших пролом. Смятые этим нечаянным нападение римляне обратились в бегство, и сам Тит, при всей своей храбрости, едва избежал постыдного плена. После этого начался длинный ряд битв и приступов, и уже спустя 4 дня Тит успел завладеть вторым укреплением и свободно в нем расположиться. Таким образом, половина Иерусалима уже была во власти римлян; им оставалось только завладеть башней Антония, храмом и крепостью — Сионом. Тит думал, что его предшествующие успехи и голод, опустошавший Иерусалим, заставят мятежных иудеев сдаться, а потому и не спешил осаждать третью стену. Притом, чтобы поколебать мужество их, римский вождь нарочито, в виду города развернул все свои силы и сделал им общий смотр. Действительно зрелище это изумило мятежников; и с высоты стен и домов они видели, как силен и непобедим их неприятель; может быть, теперь они и склонились бы к покорности; но воспоминание о прежних преступлениях, мысль о своем упорстве в мятеже заставляли отчаиваться в малейшей милости победителя. Им представлялись только казни; и они решились умереть с оружием в руках. Тщетно через Иосифа Тит убеждал склониться на мирные предложения; тщетно сам Иосиф, передавая это поручение, истощал все свое красноречие, чтобы убедить их к этому; мятежники оставались непреклонными. Они предпочитали продолжению существования народа упиваться его кровью, довести город и храм до совершенного разрушения, нежели положиться на великодушие Тита. Между тем множество машин направлено было против главных высот города и против башни Антония. Ужасы войны и тирании соединились с ужасами голода, и все это возрастало со дня на день. Чтобы избежать всех этих бедствий, множество жителей оставляли город. Тит с радушием принимал всех являвшихся к нему с покорностью. Но видя, наконец, что все меры кротости остаются недействительными, Тит решился прибегнуть к жестокости. Всех, кого брали в плен, он приказывал распинать; и с тех пор не проходило дня, чтобы не попадалось 500, а иногда более пленников, и все они были распинаемы; наконец уже не доставало площадей для казней, которые увеличивали дерзость и ярость иудеев. Мятежники убедили народ, что распинаемые римлянами не пленные, а добровольно покорившиеся; и эта хитрость остановила на время переход несчастных. В это время осажаенные решились посредством подкопов взорвать работы римлян; в ярости они проникли почти до самого стана и быстро овладели бы им, если бы Тит, явившись, не воодушевил свои войска к мужественному отпору. А чтобы впредь сделать подобные попытки невозможными, он приказал строить стену в 5 тысяч шагов в окружности, прикрыв ее 13 башнями. Римляне и вспомогательные войска занялись этим с неимоверным усердием; даже сам Тит бодрствовал дни и ночи, осматривая работы. Причины такой неимоверной деятельности Тацит передает нам в следующих словах: «Воины Тита не хотели, чтобы крепость сдалась от голода; они жаждали битв и опасностей, одни по врожденному мужеству, другие по страсти к кровопролитию и грабежу. А что касается до Тита, то все его мысли устремлены были к Риму, где ожидали его упоение властью и всевозможные удовольствия двора; каждый лишний день и час падали на его ответственность». С этого времени иудеи, стесненные со всех сторон, отчаялись в своем спасении. Голод усиливался со дня на день и истреблял целые семейства. Жены вырывали хлеб у своих мужей, дети у своих отцов, и что всего невероятнее, матери у своих детей; были и такие дни, когда вовсе не имели хлеба; и тогда разрывали рвы и пожирали всякую нечистоту. Воины, защищавшие город, до сих пор спасались от голода, так что бич этот поражал только народ. Теперь и их башни наполнились жертвами этой лютой смерти. Зато какими ужасными средствами они вооружались против этого страшного врага. Убивая жителей, они брали их пишу и питались ею. Наконец все истощилось, даже в храме, служители которого питались до сих пор жертвоприношениями. Город тогда представлял трагически страшную картину. Дома и улицы наполнены были трупами, вокруг которых с потухшими глазами, посиневшими и побагровевшими лицами ходили другие; они еще дышали, но уже едва держались на ногах и при малейшем препятствии падали. Между тем ни один вопль, ни одно стенание не нарушало этого могильного молчания, которое распростерлось над Иерусалимом как саван. Несчастный город! Он представлял в это время пустое ратное поле или, лучше обширный фоб, где несколько жадных и свирепых волков дерутся за пыль и кости. «Горе же беременным, — говорит Иисус Христос, — и питающим сосцами в те дни!» (Мф. 24:19). Итак, в доказательство буквального исполнения страшного пророчества действительно мать, томившаяся голодом, пожрала свое дитя, которого иссохшими своими сосцами не в состоянии была больше питать. Слух об этом распространил всеобщий ужас. Тит объявил, что вся тяжесть этих преступлений падет на иудеев, которым он столько раз предлагал прощение и забвение прошедшего, и решился под развалинами Иерусалима скрыть ужас подобного преступления. С этой минуты римский полководец удвоил свои усилия, овладел крепостью Антония и частью храма и, сделав столь значительные успехи, приказал идти на последний приступ. Машины начали громить стены; подкопы ускорять их падение; но как ни разрушительны были удары первых, и как ни искусно ведены были последние, успеха не было. Необыкновенно твердое устройство стен уничтожало все усилия осаждающих. Этого мало. Иудеи, отразив нападения римлян, отняли у них еще несколько знамен. Тогда Тит, видя, что никакой силой человеческой невозможно взять эту твердыню, приказал зажечь портики храма. Пламя быстро распространилось и охватило все до самых галерей. Иудеи, видя себя в пламени как безумные в ужасе оставались неподвижными, ни один не тронулся с места ни для отражения римлян, ни для потушения пламени; и пожар уничтожил бы неминуемо все здание, если бы сам Тит не приказал остановить распространение его, желая сохранить, по крайней мере, святая святых, как украшение империи и как памятник архитектуры и изящества. На следующий день, ободрившись немного, иудеи сделали вылазку. Тит сам вышел против врагов и отразил их. Но лишь только он возвратился с поля сражения в крепость Антония и начал отдавать приказания к решительному приступу, как иудеи, воодушевленные своим отчаянием, устремились снова на римлян, тушивших пламя, которое пожирало внешние галереи храма. Но завоеватели, дав сильный отпор напавшим, преследовали их до самого храма. В это время, говорит Иосиф Флавий, один из воинов, без всякого приказания, как бы движимый силой свыше, стал на рамена одного из своих сообщников и бросился окном, объятым необыкновенным пламенем, в одну из зал, окружавших храм с севера. Пламя тотчас обхватило храм со всех сторон, иудеи в отчаянии начали испускать ужасные вопли. Бросились было остановить распространение пламени; но тщетны были все их усилия защитить храм, а с ним и свою жизнь; теперь перед их глазами святыня вся была охвачена пламенем. Тит, уведомленный об этом, приказал во что бы то ни было остановить пожар. Того же дня утром он решился в своем совете спасти святилище; но не так решено было в Верховном совете; никакие усилия не могли спасти того, что Богом обречено было на погибель. Голос военачальника заглушался шумом битвы, приказания Тита не были услышаны, а легионы, введенные им в огонь, сами увеличивали пожар, радуясь грабежу, и в своей ярости умерщвляли все, что ни встречалось. Таким образом, 10 августа 70 г. от Р. X. сгорел второй Иерусалимский храм. Но еще святое место и здания, окружавшие его, пылали сильным огнем, как римляне уже водрузили свои знамена на восточных вратах храма и провозгласили Тита победителем. В это время одни из жрецов, не желая пережить разрушение храма, бросились в пламя; другие, напротив, утомленные голодом, оставили свое убежище и явились к Титу для испрошения у него милости. Но римский вождь отвечал, что время милосердия прошло, что теперь для них нет никакой милости и они должны погибнуть вместе с храмом, и вслед за тем приказал их казнить. Между тем Иерусалим еще не был покорен совершенно. Симон и Иоанн Гискальский заперлись со своими сообщниками в верхнем городе. Тит обещал им пощаду, если они сдадут крепость и сложат оружие. Но иудеи отвечали, что они поклялись не покоряться добровольно и что если он хочет оказать им услугу, то пусть позволит им с женами и детьми оставить город и уйти в пустыню. Тит, разгневавшись на такое упорство, объявил, что отныне не будет пощажен ни один бунтовщик, и смерть всякому попавшемуся в его руки. Он предал город грабежу, а воинам позволил жечь все. Для осады остальных еще не взятых мест он направил новые машины; и тотчас от их разрушительного действия стены начали колебаться и часть их обрушилась, образовав пролом; из башен же некоторые были раздроблены в куски. Тогда, объятые ужасом, осажденные, недавно столь дерзкие, скрылись в подземельях или в проточных трубах города. Римляне вошли без сопротивления и на пути своем умерщвляли без различия всех, кого не встречали, а наконец все предали огню и мечу, и дома и жителей. Таким образом, довершено было окончательное разрушение Иерусалима. Тит только пощадил три, особенно замечательные башни, построенные Иродом, коих защитники принуждены были к сдаче голодом. Победитель хотел, чтобы эти башни остались памятниками небесного милосердия, которое споспешествовало его оружию. «Бог сражался с нами, — сказал он при этом случае, — только Он мог выгнать иудеев из этих твердынь, против которых равно были тщетны и усилия людей, и действия машин». Впоследствии, когда союзные народы прислали Титу венки в честь победы, он не принял их, сказав, что не заслуживает такой чести. «Не я победил, — говорил сын Веспасиана, — я был только орудием мщения небесного». Пленников, более виновных в возмущении, победитель предал смерти; другие, более благородные, в числе 7000, пощажены для того, чтобы украсить триумф победителя; иные отосланы были в Египет для публичных работ, другие разосланы по различным провинциям империи для гладиаторских зрелищ. Все прочие, не имевшие 17 лет, были проданы в рабство. Иосиф Флавий говорит, что при осаде Иерусалима иудеев погибло около 1 100 000. Вслед за тем Тит оставил под начальством Теренция Руфа десятый легион и несколько других войск для покорения остальных крепостей, сам отправился обозреть города сирийские, прежде своего возвращения в Рим. Там он постоянно присутствовал на зрелищах, где большей частью забавлялись несчастными иудеями. Возвращаясь оттуда через Иудею, Тит хотел опять видеть то место, где стоял город, и, по словам многих писателей, горько заплакал при виде того страшного пепелища и сильно упрекал тех, которые упорным сопротивлением довели его до необходимости разрушить столь величественный город. После сего Тит отправился в Рим, сев на корабль в Александрии. Сенат предложил сделать блистательный триумф Веспасиану и сыну его. За их победной колесницей шли скованные Симон и Иоанн Гискальский, сопровождаемые другими пленными. Первый как глава мятежников и главный виновник упорства, был высечен розгами и умерщвлен; второй осужден на вечную ссылку. Алтарь хлебов предложения, золотой светильник с семью светильниками и книга закона — памятники религии иудейской, спасенные из пламени, посвящены были римскому народу. Триумфальные арки, сохранившиеся еще доселе, были воздвигнуты в память этого происшествия. На медалях, чеканенных с изображением Тита и Веспасиана, изображалась жена, сидящая под пальмой, завернутая в длинную одежду, с задумчивой и склоненной на руку головой, с надписью: Иудея покоренная. Но ни Тит, ни Веспасиан не хотели принять титула царя иудейского.