БИБЛЕЙСКО- БИОГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ
Словарь содержит 80000 слов-терминов
Словарь содержит 80000 слов-терминов
|
БИБЛЕЙСКО- БИОГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ
Словарь содержит 80000 слов-терминов |
, зилоты. Когда Агриппа, после
семилетнего царствования, умер, Иудея снова впала в руки прокураторов.
Император Клавдий дал сыну Агриппы царство Халкидское, увеличенное тетрархиями
Антипы и Филиппа, и в то же время предоставил ему верховную власть над
храмом и первосвященниками, которую Агриппа II столь плачевно употребил.
Куспий Фад, Тиверий Александр, Куман, Феликс, брат Паллади, любимца Неровнова,
Фест, Албин наследовали ему в управлении и утесняли своими крайностями
народ, постоянно стремившийся к независимости и свободе. Оскорбленные в
своих интересах народных, в своих делах частных, в своих лицах, в своей
религии, в своем богослужении, в своей гордости, все евреи решились предпринять
последнее усилие, предпочитая смерть такому несчастному существованию.
Единичные восстания умножаются, значительное число народных собраний возбуждает
энтузиазм в Иерусалиме, организованные шайки проходят селения, проповедуя
необходимость сбросить иго. Все возвещает восстание общее; наконец мятеж
вспыхивает в прокураторство Флора, заместившего Албина и превзошедшего
в скупости и жестокости всех своих предшественников. Никогда не было войны
более справедливой, более законной, более народной! Никогда римляне не
встречали такого отчаянного и страшного сопротивления. Видя страшные гражданские
междоусобия, опустошавшие страну не менее меча и огня неприятельского,
можно было бы сомневаться в окончательном результате войны или, по крайней
мере, в ее продолжении, если бы обстоятельства были не столь стеснительны,
если бы народ развивал свою энергию с большей умеренностью, если бы другие
народы, недовольные римлянами, действовали заодно. Между тем как наследники
Ирода жаловались в Риме, иудеи осадили один легион, который был освобожден
Варом, правителем Сирии, пришедшим с гораздо значительнейшими силами. Тогда
они изгнали Агриппу II и с ним все его войска, овладели многими крепостями
и нанесли постыдное поражение Цестию Галлу, другому правителю Сирии, командовавшему
более двадцатью тысячами человек (65 г. от Р. X.). В Иерусалиме были три
главные партии, друзья дома Иродова и римлян, считавшие первой обязанностью
платить дань Кесарю; партия умеренных, желавших сражаться, но только для
приобретения более выгодных условий; и зилоты, или восторженные, которые
увлекли весь народ и которые, не обращая внимания на силу своего противника,
проповедовали истребительную войну против него и против всех людей, находившихся
с ним в какой бы то ни было связи. Эта партия начала образовываться в период
правительства Колония стараниями Иуды Галилеянина и состояла из тайных
обществ, тем более опасных, что они торжественно исполняли определения,
составленные в тайне. Общий совет о восстании и защите открылся в Иерусалиме.
Умеренные одержали верх; они ничего не забыли, чтобы привлечь на свою сторону
приверженцев Рима. Начальником их был первосвященник Анан. «Заслуги и честность
этого человека превосходили все похвалы, — говорит Иосиф Флавий, — никто
более его не желал сохранить свободу своего отечества и авторитет республики;
он предпочитал интерес общий интересам частным; под его руководством иудеи
могли бы заставить римлян сделать суд справедливый и рассудительный» (De
Bell. ludai. Lib. IV, cap. XIX). Но голос Анана не долго мог одерживать
верх. В таком живом волнении, в таком воинственном порыве, где силу рук
надобно во сто раз увеличить восторженностью умов, всегда есть какой-то
недостаток в настоящем познании дела, незнание смело и открыто положить
границы усилиям, неумение основательно говорить перед сражением людям подозрительным,
в которых чувство, стесняемое более века, наконец проявилось страшным взрывом.
Посему-то разделение было близко; вместо того чтобы успокаивать раздражение
умов, партия умеренных сеяла раздоры, воспламеняла умы и скоро была уничтожена
сама. Впрочем, тщетно израильтяне изыскивали бы все пособия благоразумия
и храбрости; судьба их была произнесена Сыном Божиим, принесшим на землю
благодать и мир, и отвергнутым ими; храм должен был быть разрушенным так,
чтобы и камень на камне не остался; Иерусалим должен был быть опустошенным,
и дети Израиля рассеянными по лицу всей земли до скончания веков; одним
словом, нужно было, чтобы кровь жертвы упала всею своею тяжестью на этот
богоубийственный народ. Между тем начала умеренных почти ни в чем не различались
от начал зилотов. Анан в общем собрании совета говорил следующим образом:
«Вас грабят, а вы переносите; вас оскорбляют, а вы молчите... Неужели вы
никогда не пробудитесь от этого усыпления и не сделаетесь более чувствительными,
чем животные, которые, видя себя ранеными, бросаются на ранивших? Кажется,
что любовь к свободе, сильнейшее и естественнейшее из всех чувств, угасла
в вашем сердце; и место ее заняла любовь к рабству; разве наши предки,
ведшие столько войн с египтянами и ассирийцами за свою свободу, могли вдохнуть
любовь к рабству? Но к чему приводить в пример наших отцов? Желание возвратить
свободу, а не что-нибудь другое, увлекло нас в эту несчастную или счастливую
войну с римлянами. И что же? Мы не хотим иметь повелителями своими владык
всего мира, и спокойно переносим тиранию наших собственных соотечественников»
(De Bell. ludai. Lib. IV, cap. XIII). В этом собрании совета первосвященник
назван был гражданским правителем Иерусалима, а Иосиф, сын Гориона, военным;
Иисусу, сыну Сафаза, и Елеазару, сыну священника, поручено было управление
Идумеей; Иосиф, сын Симона, сделан был правителем Иерихона; Иоанн Иессеянин
комендантом приморских берегов; Манассия комендантом Заиорданской страны;
Иоанн, сын Анании, комендантом Акравафены; наконец, Флавий Иосиф, сын Матфии,
комендантом Верхней и Нижней Галилеи. Последний есть историк, весьма искусный
воин, но всецело преданный римлянам. Вот почему его история, написанная
в Риме, перед глазами победителей, должна быть читана с большой недоверчивостью
во всем том, что относится к зилотам, которых он старается сделать тем
более ненавистными, что главнейшие их начальники были личными его врагами.
Впрочем, обвиняя Иосифа в недостатке исторической истины, мы не думаем
через это оправдывать крайности, до которых доходили восторженные иерусалимляне;
мы основываемся на документах, доставляемых нам самим же Иосифом. «После
взятия Иотапаты, — говорит он, — Веспасиан обошелся со мной весьма милостиво,
и по его повелению я женился на одной пленнице... Потом Тит послал меня
с Цереалисом и тысячью лошадей в Фекою, для освидетельствования местности
и утверждения здесь лагеря... Когда Тит привел в порядок дела Иудеи и успокоил
всю страну, он дал мне вместо земель, лежавших около Иерусалима, другие
земли, лежащие в местах отдаленных; а когда возвращался в Рим, то удостоил
меня принятия на свой корабль. Веспасиан продолжал обходиться со мной весьма
милостиво: он поселил меня во дворце, который занимал сам до восшествия
своего на престол; дал право римского гражданина; дал пансион и не переставал
осыпать благодеяниями, что навлекло на меня ненависть моих соотечественников...
Император Домициан, наследовавший ему, прибавил многие милости к полученным
уже мной; он освободил от податей все земли, которыми я владел в Иудее,
а императрица Домиция считала удовольствием обязывать меня; так что по
этим подробностям можно судить обо мне» (Жизнь Иосифа, написанная им самим,
в конце). Этот придворный язык неприличен историку, от которого требуется
нелицеприятие, и его сочинения, составляющие, впрочем, драгоценный памятник,
приобрели бы новую степень интереса, если бы какой-либо добросовестный
зилот начертил те же происшествия в стране, безопасной от римской власти.
Все главные переименованные нами правители должны были вести переписку
с великим советом и уведомлять его обо всем. Но большая часть избранных
была несогласна с массой зилотов, которые, думая, что они действуют заодно
с неприятелем, поставили начальников отдельных и независимых. Славнейшие
из них были: Иоанн Гискалъский, которого Иосиф Флавий, как личного врага,
изображает в следующих выражениях: «Злой человек, страшный обманщик, непостоянный
в привязанности, безграничный в надеждах, не пренебрегавший никаким средством
для успеха... весьма вспыльчивый, не терпевший совместниче-ства во власти.
Одни следовали ему по боязни, другие по привязанности, так трудно было
уберечься от его хитростей и силы убеждения!.. Весьма храбрый и не имевший
ни головы, ни сердца. За ним следовал Симон, сын Гиора, не столь хитрый,
как Иоанн, юный, более бодрый, движимый равным честолюбием и одаренный
большей смелостью. Он был прежде начальником небольшой мятежной шайки,
которая сделалась настоящей армией; он привлекал к себе рабов обещанием
свободы, свободных надеждой награды, и знатнейших из народа своим мужеством
и успехами. Наконец, Елеазар, сын священника Симона, один из первых пристал
к зилотам, разделял страсти своих соперников и имел славу, удостоенную
советом» (De Bell. ludai. Lib. IV, cap. ИГУ, XV, XXIII, XXX). Между тем
правители Иерусалима деятельно приготавливались к войне, воздвигали укрепления,
заготавливали оружие. Расположили все машины, отнятые у Цестия, употребление
которых было для них весьма трудно, потому что давно уже они не осаждали,
и не бывали осаждены. Юношество упражнялось в воинских движениях с радостью,
а ревность столь великого движения приводила их в волнение и восторг. При
известии о поражении Цестия Нерон, видя сколько эта война, при волнении
всего Востока, может быть опасна, отправил в поход опытнейшего из своих
полководцев Веспасиана с шестьюдесятью тысячами человек. Он все предавал
огню и мечу, называя изменниками, бунтовщиками, разбойниками всех, кто
осмелился надеяться на свержение ига прокураторов, которым покровительствовала
империя. Но опаснее талантов полководца и его армии для иудеев были разврат,
которым римляне умели так искусно пользоваться; искусство, с которым они
сеяли между неприятелями недоверчивость, соперничество, ненависть, несогласие,
с которым они разъединяли цель начальников от цели их подчиненных, с которым
они противопоставляли позволявших легко обольстить себя надеждой мира людям,
убежденным, что иго рабства можно сбросить только войной. В то время, когда
один из его генералов, Цереалис, отправился против Самарии, а отсюда против
Иоппии, когда Тит, его сын Траян, начальник десятого легиона, племянник
которого сделался императором, пошли против Ияффы, галилейского города,
сам Веспасиан осадил Йотапату, защитой которой руководил Иосиф Флавий.
Уже можно было видеть, что жалобы иудеев заключаются не в пустых словах,
и что они сдержат данное обещание. После сорокасемидневного героического
сопротивления гарнизон Иотапаты был погребен под ее развалинами. Один только
комендант, недовольный сохранением жизни, старался снискать милость римского
полководца и возбудил во всем народе негодование, характеризующее состояние
умов и объясняющее не слишком почтенные воспоминания, которые Иосиф Флавий,
несмотря на свои воинственные дарования и славу писателя, оставил между
иудеями. «Молва скоро переносит дурные вести, — говорит он сам со странной
откровенностью, — и тотчас перенесла в Иерусалим весть о гибели Иотапаты.
Говорили, что Иосиф пал в сражении. Весь город так был опечален этим, что
в продолжение тридцати дней носили по нем необыкновенный траур. Но, когда
узнали, как было дело, когда узнали, что он живой дался в руки римлянам
и что их полководец не только не считает его пленником, но воздает ему
почести, то эта необыкновенная любовь превратилась в крайнюю ненависть:
его стали называть изменником, осыпали проклятиями» (De Bell. ludaic. Lib.
Ill, cap. XXX). Прошел год, а покорения, предшествовавшие осаде Иерусалима,
еще не были кончены. Веспасиан, провозглашенный императором, предоставил
войну Титу, дал ему лучших полководцев, лучшие легионы и значительное число
вспомогательных корпусов. Партия умеренных не имела уже ни главы, ни влияния.
Различные партии зилотов, часто враждовавшие одна с другой и решавшие дело
с оружием в руках, наконец были заперты в Иерусалиме и соединены в два
корпуса, которыми командовали Иоанн Гискальский и Симон. Эти два начальника,
соперничая друг с другом в жестокости, смелости и деятельности, заставляли
всех склоняться под свою железную власть. У их партизан военным криком
были следующие слова: «Рабство или смерть!» Тацит, который, уступая привычке
римлян считать всех иностранцев варварами, доказывает тем, что написал
о иудеях, большое незнание их законов и обычаев, дает нам о предметах,
известных ему, многие весьма любопытные подробности. Терпение иудеями притеснений;
число войск, посланных против них, когда они решились сбросить иго; выбор
полководцев; время, которое они использовали для завоеваний; сопротивление
иудеев, когда все государства преклонялись под игом; наконец, их соединение
против притеснителя, среди самых кровавых междоусобий, — вот лучшее свидетельство,
которое только можно дать народу неприязненному и справедливости его восстания.
«Несмотря на то, — говорит он в пятой книге своей истории, — иудеи терпеливо
переносили притеснения до прокураторства Гессия Флора. В его время началась
война, и первые попытки для прекращения ее не были удачны. Цестий Галл
дал несколько сражений, в которых большей частью был побеждаем. Когда Цестий
умер от болезни или от печали, Нерон послал Веспасиана, который со своим
счастьем, своею славой и превосходными генералами успел в два лета занять
все места и города, кроме Иерусалима... В Италии все было спокойно, посему
все внимание обращено было на границы; а что возбуждало его еще более,
одни только иудеи не уступали. В начале этого года Тит был назначен отцом,
бывшим уже императором, для покорения Иерусалима. Три легиона ожидали его
в Иудее, пятый, десятый и пятнадцатый (около пятнадцати тысяч человек),
все старые солдаты Веспасиана. Он присоединил к ним двенадцатый, двадцать
второй и третий, которые он привел из Египта. Его сопровождали двадцать
союзных когорт (двадцать тысяч человек), восемь дивизий кавалерии, цари
Агриппа и Согем, союзники царя Ан-тиоха и значительный корпус арабов, непримиримых
врагов иудеев по ненависти, всегда свойственной соседним народам, не считая
множества римлян, которые прибыли из столицы и Италии к новому императору,
чтобы завладеть его расположением. С этими соединенными силами Тит вступил
на неприятельскую землю. Идя постоянно в боевом порядке и приказывая разузнавать
всю местность, он наконец расположил свой стан невдали от Иерусалима...
Здесь иудеи сначала имели три армии, сражавшиеся под предводительством
трех начальников... Потом город разделился только на две партии, пока прибытие
римлян не поселило между ними согласия... Они дали оружие всем, кто только
мог носить его, и число воинов было несоразмерно велико. «Мужчины и женщины
показывали одинаковое ожесточение и, когда были принуждены оставить свое
жилище, боялись более жизни, чем смерти. Таков был народ, с которым должен
был сражаться Тит» (Tacit. Hist. Lib. V, § V, X, XI, XII, XIII). Иерусалим
разделялся на город верхний, занимавший гору Сион на юге, и город нижний,
занимавший холм Акру; храм, занимавший гору Морию на востоке, господствовал
над ним, а над храмом господствовала крепость Антония. Он был защищен тремя
стенами, построенными из тесаных камней самым надежным образом; значительное
число башен защищало углы. Главнейшие из них, после крепости Антония, были
башни Иппика, Псефины, Фасаила и Мариамны, построенные Иродом. Тит поставил
лагерь на северо-востоке города; десятый легион занимал гору Елеонскую
на востоке. Осажденные не ожидали нападения, делали храбрые вылазки для
воспрепятствования осадным работам и не однажды поселяли страх в сердцах
ветеранов Веспасиана. Мы ошиблись бы, если бы думали, что всеми их усилиями
управляло одно отчаяние. Смотря на относительное положение, Иоанн Гискальский
и Симон показывали столько же искусства, как и римский полководец. Время
и успех вылазок, опасность, в которую они поставили лично самого Тита,
смелость зажечь собственными руками неприятельские машины, терпение, с
которым они сделали подкопы и опрокинули эти машины в самую минуту их быстрого
воспламенения, препятствия, которые они представляли осаждающим кучей камней
и зажженных бревен, и, наконец, весь ход войны показывают, что они действовали
не без расчета. Писатели говорили об одной машине для бросания больших
камней, против которой они не имели никакого средства защиты и которая
причиняла страшное опустошение в их рядах. Воины были поставлены на самой
высочайшей из башен и не теряли ее из виду; по ее острому концу они узнавали
направление удара, предуведомляли своих, и убийственный камень проходил
мимо. Настоящее соревнование овладело обеими армиями. Надежда найти спасение
в сопротивлении поддерживала осажденных; желание ускорить окончание войны
возбуждало римлян. В вылазках иудеи находили вспоможение только в быстроте
нападения и в то же время принуждаемы были отступить; в приступах они отстаивали
грудью каждый шаг и принуждали римлян отступить. Особенно Симон внушал
своему отряду столь великий страх и уважение, что когда он приказывал (говорил)
что-нибудь, то никто уже из его подчиненных не считал этого невозможным.
Чем же занимался в это время Иосиф Флавий? Уважаемый в римском лагере,
он смиренно повиновался повелениям генерала и, приняв соседнюю гору за
трибуну, читал осажденным бунтовщикам длинные увещевания, которые не имели
другого результата, кроме несогласия и раздражения умов. Ответ осажденных
был лаконичный: «Разве мы вошли на ваши земли? Разве мы внесли отчаяние
в ваши семейства? Вы хотите мира? Кто же этому противится? Удалитесь от
наших стен, оставьте нас в достоянии наших отцов. Мы презираем смерть;
мы предпочитаем ее постыдному рабству; и нашим последним утешением будет
высказать вам всю ненависть, которую вы внушаете нам. Что касается отечества,
Тит уверяет нас, что оно погибло; кто же будет плакать о нем? Что касается
храма, то наш Бог имеет другой обширнейший — вселенную» (De Bell. Judaic.
Lib. V, cap. XXIX). Между тем отчаянное сопротивление, вседневные потери
и стыд о своем бессилии возбуждают грозу в сердцах римлян. Жестокий голод
присоединяется ко всем бедствиям осады; вопли больных соединяются с криками
римских воинов и доводят осажденных до последней крайности: одна мать,
говорят, пожрала собственного сына. Тит, чтобы устрашить их, развертывает
в долине все свои силы; потом, забыв милосердие, приказывает, чтобы все
пленники, все несчастные, которых голод принудил впасть в руки римлян,
были преданы перед стенами города самым жесточайшим казням. Их число было
весьма значительно, и едва достаточно было места для водружения крестов,
на которых распинали этих несчастных. В то же время он повелел отрезать
многим руки и в таком состоянии прогнать их к стенам города. Несмотря на
то, осажденные не унывали, подкрепляемые начальниками, ни от голода, ни
от угрожавших им казней. Каждая позиция была, так сказать, новым городом,
который требовал от римлян новой осады. Наконец после пяти месяцев кровавых
битв, не прекращавшихся ни днем, ни ночью, после успехов и потерь, отчаяние
проникло и в святилище. Все пало: стены, крепость, храм. Не станем описывать
здесь резню и жестокость победителей. Голод привел несчастных осажденных
в такую слабость, что многие из них живыми попали в руки римлян. Число
убитых, по самым умеренным подсчетам, превосходит вероятное. Когда храм
был разрушен, Симон и Иоанн требовали свидания с Титом, в уста которого
Иосиф Флавий вкладывает слова некстати и вовсе противоречащие, потому что
сам он рассказывал о жестокости римских прокураторов. Они сказали ему,
что в верхнем городе еще есть средства к защите; но если он предоставит
им свободу выйти из города со своими семействами, то они согласятся тотчас
сдать город. Тит отказал; сражения снова возобновились и продолжались двадцать
семь дней после падения храма. Но когда тараны разрушили последнюю стену,
Симон и Иоанн оставили место и бросились через извороты и водопроводы к
первой стене, которой сами римляне окружили Иерусалим. Иосиф Флавий несправедливо
обвиняет их в трусости, которая будто бы воспрепятствовала им затвориться
в башнях Иппика, Фасаила и Мариамны, которые можно было принудить к сдаче
только голодом. Но если голод столько времени удручал Иерусалим, то как
они могли сопротивляться в этих башнях? Напротив, в то время, когда римляне
были заняты осадой верхнего города, они надеялись проломать внешнюю стену
и бежать в поле. Их усилия не были увенчаны успехом; они разбежались. Иоанн,
с небольшим числом воинов, скрылся в водопровод, где голод скоро предал
их неприятелю. Симон, не теряя бодрости, соединившись с несколькими храбрецами,
вооружил их ломами и, раздав им небольшой остаток жизненных припасов, вошел
с ними в весьма тесную водосточную трубу, надеясь преодолеть все препятствия
и сделать проход в долину; но недостаток пищи не позволил им выдержать
этой тягостной работы. В один день явился на стенах храма человек, с лицом
бледным, челом пасмурным, с грозным взглядом, в белом платье и красной
мантии. «Кто ты?» — спросили его римляне. «Об этом я скажу вашему коменданту»,
— отвечал он. Теренций Руф приблизился. «Как твое имя?» — спросил он. «Симон,
сын Гиора!» Его заковали в цепи и назначили для украшения триумфа победителя;
и в то время, когда сенат воздавал благодарность богам в Капитолии, его
увлекли на публичную площадь, где ожидала его смертная казнь. Конечно,
мы не намерены оправдывать здесь крайности, в которые бросались начальники
зилотов; мы очень хорошо знаем, как далеко они отделились от духа законов
и пророков, и бедствия, до которых довело их честолюбие. Но не можем не
удивляться их мужеству и не можем простить Иосифу того, что он преследует
своею ненавистью тех, перед которыми часто трепетали опытные римские легионы.
Впрочем, мы не понимаем, почему Симона и Иоанна упрекают в жестокости,
когда сам Тит показывал такую жестокость, которой не могло превзойти и
варварство иудеев. Вот несколько черт, выбранных нами наудачу из Иосифа
Флавия, который писал перед глазами и под влиянием римских императоров.
Когда Иерусалим попал в руки римского полководца, он дал повеление грабить
и предавать огню все. Когда римляне, казалось, устали убивать, Тит дал
повеление убивать только тех, которые окажут сопротивление; но воины убивали
безразлично и старцев, и жен, и детей. В одной части храма заперли толпу
пленников, которые казались весьма здоровыми и которых, следовательно,
с пользой можно было продать в рабство. Тит отдал их своему отпущеннику
Фронтону с правом сделать с ними, что ему заблагорассудится. Фронтон одну
часть предал смерти, другую назначил для триумфа, а третью, обремененную
цепями, отослал в Египет. Тит, со своей стороны, отправил большое число
их в провинции для гладиаторских игр, а других продал. Прибыв в Кесарию,
Тит дал народу многие зрелища, между прочими сражение иудейских пленников
с дикими зверями и друг с другом, как в настоящем сражении. По случаю праздника
в честь рождения брата его Домициана две тысячи пятьсот пленных иудеев
поплатились жизнью, чтобы доставить удовольствие народу, из которых часть
была сожжена. В Берите подобными увеселениями отпразднован был день рождения
его отца. Между тем многие иудейские начальники успели бежать из Иерусалима
и занять весьма важные крепости Иродион, Махеронт и Массаду. Первые две
подпали под власть Луцилия Басса, иудейского наместника. Сильва, его преемник,
осадил третью, которой командовал неустрашимый Елеазар. Чтобы противостоять
тиранам, осажденные сделали стену из бревен и промежутки между ними засыпали
землей. Но пламя разрушило и эту защиту. Елеазар собрал воинов и сказал
им: «Всякая защита теперь невозможна; завтра враги овладеют крепостью.
Вы знаете, какая участь ожидает тех, кто попадет в их руки. Мы первые взялись
за оружие, мы последние и держим; не окончим же своего поприща рабством.
Десница Всевышнего отступила от нас за грехи наши. Но нам, по крайней мере,
позволено умереть свободными; это лучшая смерть, которой только мы можем
пожелать». При виде жен и детей часть его товарищей колеблется исполнить
его предложение — умертвить самих себя. «Воины иудейские, повторяю вам,
вспомните ваши клятвы, завтра вы будете во власти победителя; умейте умереть!»
Единодушный крик одобряет его слова. Они в последний раз прижимают к груди
милых сердцу, потом умерщвляют их мечом, избирают посредством жребия десять
человек для исполнения их жертвы и, с пламенем в руках, приносят самих
себя в жертву отечеству.