БИБЛЕЙСКО- БИОГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ
Словарь содержит 80000 слов-терминов

АПОЛЛОНИЙ ТИАНСКИЙ

АПОЛЛОНИЙ ТИАНСКИЙ (38 г. от Р. X.), названный так от города Тианы, его отечества. Мы ничего не скажем о его рождении близ чудесного источника, среди лебедей, которые при появлении на свет этого человека плясали и пели, размахивая крыльями; ни о громе, который ударил тогда и заставил почитать его сыном Юпитера; сам Филострат в предисловии не ручается за истину философского романа, который он написал о своем герое. Рожденный от богатых и знаменитых родителей в Каппадокии, Аполлоний был послан в Таре, в Киликию, для окончательного образования. Но беспорядочная жизнь жителей этого города скоро заставила его удалиться в Егу, небольшой соседний город, где, изучив различные философские секты, он предался изучению Пифагора, не забывая, впрочем, учения Эпикура. Тогда Аполлоний стал ходить босиком, в простой холстинной одежде и не стричь ни головы, ни бороды. Наш герой жил в храме Эскулапа, был предметом удивления жрецов и народа и тогда уже пытался играть роль преобразователя язычества, которой прославился впоследствии. Похоронив отца, Аполлоний решился хранить девство, несмотря на знаменитые брачные союзы, которые ему могли представиться, судя по его дарованиям и красоте. Как ученик Пифагора он должен был хранить молчание в продолжение пяти лет и в это время, однажды в Памфилии, укротил народное возмущение одним красноречием своих жестов. Прибыв в Антиохию, просил богов превратить жителей в деревья и поселился в храме со жрецами Аполлона. Здесь будущий преобразователь язычества молился при восхождении солнца, говоря, что философы должны беседовать с богами от зари до полудня, а остаток дня посвящать делам. Ученики могли разговаривать с ним только вечером. Он предупреждал их вопросы и говорил всегда тоном учителя: я это знаю, я так думаю, надобно знать и проч., вот выражения, которые он употреблял обыкновенно. Как для подражания древним философам, так и для распространения своих познаний он, посоветовавшись с богами, решился отправиться и побеседовать с браминами Индии, мудрецами Гиркании и магами Сузы и Вавилона, несмотря на все усилия учеников удержать его, и отправился с двумя своими рабами, из которых один был превосходный скороход, а другой мог писать. Последний был Дамис, родом из Ассирии, который с самого начала почитал своего господина богом. Можно судить теперь, какого доверия заслуживает подобный историк. Однажды, когда этого историка упрекали, что он вдается в излишние подробности, он отвечал: «Это был пир богов; я не должен был уронить ни одной капли амброзии».
Таков был человек, которого Филострат выставил нам в своих записках. Со своей стороны и обманщик не щадил ничего, чтобы заслужить доверие своих слушателей. Когда Аполлоний стал играть роль Иисуса Христа и апостолов, он даровал себе дар языков и хвастал, что знает азиатские языки, не учившись. Проезжая Месопотамию и прибыв к одному мосту, смотрителем над пошлиной за проезд был спрошен, какие товары он везет с собою. «Умеренность, — отвечал он, — справедливость, крепость, воздержанность, довольство, прилежание, великодушие и постоянство». — «Я запишу имена этих рабов», — сказал смотритель. «Ты ошибаешься, — ответил Аполлоний, — принимая их за рабов, напротив, я их раб». Здесь Филострат восхваляет Аполлония за то, что он прошел многие страны, населенные полудикими народами, и изучил языки арабский и горгонский, мало отличающиеся, по его словам, от языка животных. Кажется, что Филострат был плохой филолог и притом забыл, что Аполлоний знал все языки, не учившись. Прибыв к границам Вавилонии, философ-путешественник был в столь жалком положении, его щеки так впали, он был так тощ, что начальник стражи вскрикнул от удивления и отворотился от такого зрелища. Когда его хотели остановить, Аполлоний сказал: «Вся земля моя: она столько же принадлежит мне, как и другим, и я имею право прогуливаться, где мне угодно», — потом устрашил варвара, угрожавшего ему муками, сказав: «Если ты только тронешь меня, то, клянусь Юпитером, будешь наказан своими собственными руками». Однако ж его отпустили только тогда, когда он сказал, кто он и с каким намерением пришел. Встретив на пути львицу с восемью львенками, он извлек отсюда предсказание, что его путешествие будет продолжаться год и восемь месяцев. Это первое его пророчество. Проходя страну ерифреян, которые были греческого происхождения, Аполлоний сжалился над их бедствиями и исходатайствовал им свободное владение землей. По возвращении в Вавилон его хотели принудить поклониться изображению царя Вардана, как поступали с каждым пришельцем, исключая посланных с поручениями от римского сената. «Если тот, — сказал он, — кого вы обожаете, заслуживает, чтобы я его похвалил, то он получит более славы и чести, если я поклонюсь ему, не зная, кто он». Во время пребывания в Вавилоне он беседовал сначала с магами, от которых, как он говорил, узнал некоторые истины взамен других, которым научил их. Когда философа потребовали к царю, он прошел дворец, разговаривая с Дамисом, не благоволив даже взглянуть на чудеса, которыми был окружен; отказался принести жертву богам по обычаю персов и удовольствовался только курением ладана с молитвой; царь, прельщенный его разговором, позволил ему жить во дворце и выбрать для себя редкие и драгоценные вещи. Гордый путешественник отказался от всего, желая показать свою нестяжательность, и просил только Вардана позволить ерифреянам свободно владеть землей и дать новые права магам. Потом, когда объявил желание идти в Индию, Вардан дал Аполлонию проводника и верблюда. Мы не станем говорить ни о богах Прометея, которых путешественники наши, по свидетельству Дамиса, видели на Кавказе, ни о великанах этих гор, ни о призраке, который явился каравану, потом с криком убежал, испугавшись заклинаний Аполлония, ни о чудесах, происходивших при могиле Вакха, на горе Несе. Все эти басни могут показать, каковы те мнимые чудеса, которые мы увидим впоследствии. Вардан написал об Аполлонии правителю Индуса и царю индийскому; последний поспешил послать депутатов навстречу греческому философу и принял его в городе Таксилле с простотою мудреца и искренностью друга. Это был царь добрый, и Дамис не забыл заметить, что он так был очарован Аполлонием, что просил принять себя в число его учеников; но философ имел твердость отвечать своему покровителю, что если он согласится на эту просьбу, то сделается чрезмерно горд. Этот случай, может быть, единственный, в котором Аполлоний показал смирение. Так как иностранцы не могли оставаться более трех дней в городе Таксилле, то Аполлоний простился с царем Фраостом, который дал ему письма к индийским мудрецам; путешественник отправился с новым проводником и новым верблюдом. Проводник, верблюд, несколько одежд и драгоценных камней — вот все, что он благоволил принять от царя. Мудрецы, уведомленные о прибытии греческого философа, послали к нему навстречу черного юношу, который нес в руке золотой якорь, символ памяти. Только один Аполлоний был допущен на холм, на котором жили брамины и который, по их рассказам, был центром Индии. По словам Аполлония можно судить о легковерии всех этих шарлатанов. Он говорил Дамису, что видел браминов, ходивших по траве вышиною в три фуга, даже не согнув ее; что, когда эти мудрецы плясали, земля колебалась под их ногами, что придавало им удивительную упругость; их начальник Ярха, не читав письма, сказал, что в нем не доставало одного «д», и, не зная Аполлония, рассказал всю генеалогию и все его путешествие. По прибытии Аполлония Ярха сказал ему, не вставая со своего трона: «Можешь требовать всего, что тебе угодно; ты находишься между людьми, от которых ничто не скрыто». Потом рассказал ему, что он царь Ганга, сын реки этого имени, и тысячу других, не менее смешных нелепостей. «А ты, — сказал сын Ганга Аполлонию, — знаешь ли, кто ты был?» — «Нет, — отвечал грек, поставленный в тупик таким неожиданным вопросом». — «Ты был матросом», — прибавил индиец. Тогда вдруг память Аполлония возвратилась, и он явно вспомнил все, что делал, когда был матросом. Во время этих разговоров прибыл царь мидийский, для принятия которого не благоволили встать и даже бросить взгляд на его сына. Затем подан был обед, для этого треножники стали сами собою, тарелки приносились невидимыми руками, прислуга состояла из бронзовых рабов. Здесь также была чаша Тантала, из которой пили все собеседники и которая сама собою наполнялась по мере того, как ее осушали. Мы рассказали эти детские басни для того, чтобы дать читателю возможность судить, какого вероятия заслуживает и остаток этого романа. У браминов Аполлоний жил четыре месяца, занимаясь с ними философскими беседами и совершенствуясь в искусстве обманывать людей. Ярха между прочими любопытными вещами научил его, что мир есть животное; что, имея переписку с демонами, можно исцелять бесноватых; что одни напитки дают знание астрологии, а другие бессмертие; что пигмеи живут под землей и что грифоны везут колесницу Солнца. Руководимый уроками столь великого учителя, наш философ всецело предался гаданию и составил четыре книги, упоминаемые Мерагеною, об образе приношения жертвы каждому божеству. Из Индии наш путешественник отправился в Грецию через Чермное море, замечая все на пути как естествоиспытатель, антикварий и философ и примешивая к немногим истинам бездну нелепостей. Этот человек употреблял все усилия своего ума, чтобы поддержать издыхающее язычество. В Пафосе Аполлоний заклинал жрецов продолжать свою гнусную должность; этот случай показывает, что замышляемое им религиозное преобразование не могло иметь большого нравственного влияния. В Ефесе наш мудрец был принят великолепно; жители этого города восхищались тем, что имеют в своих стенах человека, посетившего столько оракулов и соединившего с огромными познаниями столько языческих добродетелей. Многие провинции оспаривали честь видеть его у себя. В ответе преобразователя язычества жителям Смирны видно намеренное подражание апостолу Иоанну: он заклинает их любить друг друга и желать добра. В Ефесе он проповедует против танцев и маскарадов, как христианин; Аполлоний чувствовал, что языческая нравственность может быть только предметом сожаления для тех, которые могли читать Евангелие или слышать апостолов, и вот он в роще Ксиста рассуждает о любви к ближним: сам Платон почти не рассуждал о таких высоких предметах. Здесь же происходит и чудо: в то время, когда мудрец говорил свои поучения, воробьи щебетали над его головой, он своим слушателям истолковал их язык. Потом предсказывает чуму, которая точно и появилась вскоре. Вероятно, Аполлоний заметил какие-нибудь признаки ее. После тщетных посещений храмов и долгих молитв к Аполлону о прекращении заразы, видя, что жители Ефеса начинают смеяться над ним, он удалился в Смирну, где был принят с большими почестями, потом прошел Ионию, примешивая политику к религиозной ревности, и здесь старался воодушевить патриотизм греков. Возвратившись в Ефес, осмеянный прежде, мудрец старался восстановить свою репутацию чудом. Однажды в храме Геркулеса он указывает на нищего старца, находившегося там же, и представляет его ефесянам виновником поражающей их заразы. Тотчас народ, вооруженный камнями, побивает этого старца; но когда хотели вынести труп из храма, то под грудой камней нашли только огромную черную собаку, покрытую пеной от ярости. «Эта собака, — кричит Аполлоний, — есть метаморфоза старца, или лучше демона чумы, принявшего его фигуру». Это чудо, положим даже, что оно действительно, не более удивительно, как и те чудеса, которые выполняются нашими балаганными героями. Оставив Малую Азию и отправившись в Грецию, Аполлоний остановился в Пергаме, где лег на могиле Ахиллеса, который, явившись ему, сделал некоторые поручения к фессалянам и приказал отпустить Антисфена под тем предлогом, что он происходил от Приама, и говорил в пользу Гектора: вероятнее, что Антисфен не понравился своему учителю, который, может быть, заметил в нем не столько послушности и непроницательности, сколько в других. Из Пергама Аполлоний прибыл в Еолиду, а отсюда в Лесбос, где Ахиллес, вызванный индийским способом, явился ему в гигантской форме и ослепительной красоте. Все эти чудесные явления, не имевшие ни необходимости, ни цели, обставленные вздорными или совершенно бесполезными разговорами, невероятны. В Лесбосе, говорит биограф, оракул Аполлона молчал; это обстоятельство подтверждает только то, что мы находим у церковных писателей, свидетельствующих, что около этого времени Сивиллы были немы, так что сами христиане вызывали язычников заставлять говорить оракулов. Прибыв в Афины, Аполлоний был принят философами с энтузиазмом. Еще до прибытия его десять молодых людей сели на судно и отправились для отыскания его в Ионии. Между тем начальник елевзинских жрецов отказался видеть его, упрекая в сношении с демонами. Аполлоний объявил ему, что он будет скоро сменен, что действительно случилось; очевидно, что интрига могла занимать не последнее место в этом предсказании. Философ говорил публично против пышности одежд, сладострастных театральных танцев и страшного гладиаторского ремесла, мешая все это с известными фиглярствами, посредством которых приобретал уважение легковерного народа. Так, если верить Дамису или Филострату, в то время когда он исцелял бесноватую, упала статуя с высоты здания. Никогда Христос, Которому этот обманщик силился подражать, не показывал этого суетного хвастовства и не примешивал плохих шуток к своим чудесам. Аполлоний, оставив Афины, прошел всю Грецию, посещая всех оракулов, все главнейшие храмы этой страны, везде преобразуя священные обряды, жертвоприношения и все, что касалось языческого богослужения. В Коринфе Филострат заставляет его присутствовать на браке некоего Менипа, который, и сам не зная, женился на страшной Ламии, то есть зловредной тени, превратившейся в прекрасную женщину. Аполлоний, узнав ее под этою маской, принудил сознаться, кто она была. Эти смешные басни не более приносят чести философу, как и тем, которые ему приписывают их.
Аполлоний отказал просьбе лакедемонян, желавших видеть его в своих стенах, и упрекал эфоров в изнеженности нравов. Спустя некоторое время наш герой приветствовал Олимпийские игры на благоразумии, силе и умеренности; но выродившимся грекам не очень нравились его умствования. Потом посетил гору Иду для разговоров со жрецами Эскулапа, и здесь, как и везде, не забыл своей роли преобразователя и апостола язычества. В то время, когда он был в Лебне, случилось землетрясение; преобразователь сказал, что море рождает землю. В самом деле заметили, что в это время около Сидонея явился остров. Если предсказание подлинно, то этим доказывается только то, что Аполлоний знал подводные вулканы и имел довольно точные понятия о причинах землетрясения в этих странах. Около этого времени Нерон изгнал философов из Рима, Аполлоний подумал, что напрасно идти туда. Но ему любопытно было видеть, что за животное этот тиран и сколько это чудовище имеет голов. В таком обстоятельстве двадцать шесть учеников оставили его; странный костюм Аполлония был паспортом для входа в Рим. Телесин, бывший тогда смотрителем над жертвоприношениями, позволил ему посетить храмы и научить жрецов преобразованиям священных обрядов. Но Тигеллин, любимец Нерона, хотя и приказал наблюдать за Аполлонием, однако, зная, что он магик, сначала боялся обвинить его, но вскоре решился на это. Но в то время, когда он хотел читать акт обвинения, развернув его, он нашел только белую бумагу без малейших следов написанного. Так по крайней мере рассказывает Филострат, который, как видно, не имеет недостатка в изобретении; если бы такой необыкновенный факт произошел публично, то историки, писавшие о Нероне и Тигеллине, не умолчали бы об этом. Обвинитель, принужденный выпустить из рук добычу, требовал поруки у Аполлония, который отвечал: «Кто захотел бы отвечать за это тело, которое не может быть ни связано, ни удержано никем?» В это же время рассказывают о его чуде — воскрешении девицы, которую несли уже в могилу. Мнимый исцелитель приблизился к умершей, шепнул что-то на ухо и сильно потряс ее, умершая тотчас встала. Это мнимое чудо не заслуживает внимания критики, потому что и сам Филострат не осмеливается поручиться за действительность ее смерти. Между тем Нерон снова издал эдикт против философов, и Аполлоний принужден был отправиться в Испанию. Он находился в Кадиске и на счастливых островах, где осуществились для него все басни мифологии. Вероятнее то, что он восстал против Нерона и старался возмутить народ. После трехдневных тайных совещаний с правителем Андалузии оставил его, сказав: «Вспомни Vindex!» Тогда правитель Галлии поднял знамя бунта. По случаю родившегося в это время трехголового дитяти Аполлоний сказал, что скоро три человека будут оспаривать друг у друга престол, что, впрочем, не трудно было предвидеть тому, кому были известны домогательства Гальбы, Огона и Вителлия. Эти политические занятия, эта роль заговорщика, скрываемая под мантией философа-чудотворца, показывают, что он плохо изучил тот высокий характер, которому хотел подражать: никогда Иисус Христос не принимал участия в суетных политических спорах. Постоянно любопытный, беспокойный, а может быть, и скрывающийся от преследований, наш философ отправился в Египет. Величайшие почести ожидали его в Александрии, где Аполлоний пробыл некоторое время. Веспасиан, к которому он не хотел отправиться в Иерусалим, говоря, что этот город осквернен кровью, приехал к нему в Египет. «Сделай меня императором», — сказал ему Веспасиан. «Я уже сделал, — отвечал философ, — моля за тебя богов; будь постоянен в своем намерении, я дам тебе хорошие советы, ибо для меня форма правления ничего не значит, я не завишу ни от кого, кроме богов». И дал будущему императору множество различных советов, которые все не стоят одного Христова: «А кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою». Однажды, во время его пребывания в Александрии, лев пришел и лег у ног его; Аполлоний сказал, что это был Амасис, один из первых египетских царей. Желая побеседовать с мудрецами, жившими в Ефиопии, философ поплыл к истокам Нила, который, по его словам, был чашею, из которой напивался весь Египет. По пути Аполлоний посетил все священные места. Понятно, что колосс Мемнона, гранитный рот которого произносил слова при восходе солнца и глаза с радостью созерцали это светило, должен был занять не последнее место в истории Аполлония. Когда он прибыл в Ефиопию, гимнософисты сначала отказались принять его; потом начальник их Феспезион согласился на свидание и, подойдя к Аполлонию, заставил говорить дерево, которое преклонилось пред ним. Если бы нас спросили, к чему это чудо, мы отвечали бы: чудеса, когда они изобретены, не стоят ничего. Свидание этих двух мудрецов было не что иное, как продолжительный, высокомерный и суетный спор, столько же неуместный, как и рассказ о Сатире, который обольщал женщин и которого Аполлоний усыпил в потаенном гроте. Путешественник-чудотворец был еще у истоков Нила, когда писал к Титу письмо, в котором удивительно встретить мысль, что разрушение Иерусалима есть действие небесной мести. Посещенный римским императором, Аполлоний оставил Египет и отправился в Аргос, откуда, после долговременного путешествия по берегам Египта, Финикии, Киликии, Ионии и Ахии, переправился в Италию и потом в Грецию. Желая снискать удивление, наш путешественник отправился в Афины, где посвятил себя в епидорийские тайны, а через некоторое время в Антиохию, где угрожал адом одному молодому человеку, воспылавшему любовью к статуе Венеры. Не столь вероятно, что для того, чтобы сделать услышанной молитву, которую несчастный воссылал к богам, он заставил его купить поле, в котором было скрыто сокровище. Но если это не вымысел Филострата, то легко может быть изъяснено для тех, которые допускают, что Аполлоний был в сношении со злыми духами. Около этого времени частые землетрясения ужасали Малую Азию; египетские и халдейские жрецы требовали шесть тысяч ефимков для умилостивления Земли и Нептуна. Аполлоний противился этому, говоря, что было бы гораздо лучше, если бы каждый воссылал молитвы к богам. В Тарсе одного молодого человека укусила бешеная собака; Аполлоний исцелил раненого, приказав той же собаке лизать рану. Биограф, замечающий, что этот молодой человек, укушенный в Палестре, остался свободным, обвиняет этим самым городское начальство в слишком большом, но невероятном недосмотре. Но последующее за этим рассказом отнимает у него последнюю вероятность. Собака, также исцеленная от бешенства Аполлонием, бросившим ее для этого в Кидн, пришла, ворча, и легла у ног его по одному приглашению Дамиса, шепнувшего ей на ухо, что господин его требует ее. Такие детские, совершенно без цели чудеса не стоят внимания. Но жизнь, главнейшие черты которой мы здесь сообщаем, написана философом с целью противопоставить ее чудесам Иисуса Христа и его апостолов и, следовательно, не должна быть наполнена выдумками; и вот ложь обличает самое себя. Аполлоний, принявший участие в заговоре против Нерона, восстал также против Домициана; философ публично обесчестил статую императора. Недовольный сношениями с Нервою и другими знаменитыми изгнанниками, он проходил провинции и возбуждал народ к возмущению, напоминая им примеры древних римлян и примеры Гармодия и Аристогитона. Когда Домициан потребовал его к суду, мнимый чудотворец бежал от поисков проконсула, отправился морем в Коринф, в Сицилию, а потом в Италию; здесь Аполлоний узнал от Димитрия, что его обвиняют в разных преступлениях; но, несмотря на советы последнего, решился отправиться в Рим. Там он встретил одного сотника, который сказал, что видел его в Ёфесе и почитал богом. Аполлоний отвечал ему, что он хорошо делал, а между тем мы скоро увидим, что он будет утверждать, что никогда не выдавал себя за бога. Мнимый чудотворец был арестован и приведен к Домициану. «Какого демона вы привели ко мне?» — вскричал император, устрашенный его видом. Впрочем, едва ли так император испугался. Это, кажется, выдумка Филострата или, может быть, Елиана, правителя Рима, преданного Аполлонию и сопровождавшего его в это время. Отведенный в темницу, он хвастал, что, если бы только захотел, превратился бы в дерево, в воду или дикого животного; но не сделал этого, потому что хотел спасти с собою Орфита и Руфина; через два дня он показал Дамису одну из своих ног, освобожденную из оков, что утвердило ученика-энтузиаста в той мысли, что Аполлоний есть бог. Но надобно заметить, что один Дамис был свидетелем этого мнимого чуда. Освобожденный Елианом и обвиненный снова, Аполлоний, к большому своему несчастью, лишился волос и бороды и получил унизительное повеление явиться нагим в присутствие императора. «Для чего мы, — спросил он, — пришли сюда, мыться или оправдываться?» Несмотря на это, он изложил свою апологию в длинной речи, которой старался доказать, что он никогда не превращался (этому не трудно поверить), что он никогда не выдавал себя за бога (мы видели противное), что он никогда не предсказывал будущего по божественному вдохновению и что если он и предсказал в Ефесе появление чумы, то это потому, что, ведя трезвую жизнь и более правильную, чем другие, мог чувствовать миазмы, которые начинали распространяться в воздухе. Почему же не говорится здесь ни о собаке ефесской, ни о бесноватом афинском, ни о юноше тарс-ком, ни о девице, воскрешенной в Риме, ни о другом каком-либо чуде? Итак, все эти чудеса были неизвестны или, что вероятнее, еще не были выдуманы. Как бы то ни было, Аполлоний, оправдавшись, исчез в то самое время, когда Домициан хотел спросить у него о многих любопытных вещах, и вдруг в то же самое мгновение явился в Путеолах, где Дамис, считавший его погибшим, едва верил своим глазам. Но осязание уверило ученика, что это была не пустая тень, но настоящий Аполлоний; последний уснул, напевая стих из Гомера в похвалу сна. Отчего историки ничего не говорят об этом чудесном исчезновении? Вероятно, что Елиан поспешил скрыть Аполлония после его оправданий и доставить ему средства тотчас отправиться в Пуццолы, откуда, бежав далее и далее от опасности, он отправился на корабле в Грецию. Он прошел Пелопоннес и отправился в Елиду. Греки хотели воздать ему божеские почести; но, сделавшись более скромным или более благоразумным, он вел себя во всем как простой смертный. Постигнутый даже нуждой, он просил у стража храма Юпитера триста монет, которые и получил. Во время сорокадневного пребывания в Олимпии, он сходил в пещеру Трифония, несмотря на уверения жрецов, что оракул нем. Получив от Трифония желаемое, то есть одобрение Пифагорова учения, прошел Ионию и явился в Ефес, где рассуждал, по обыкновению, гуляя под тенистыми деревьями Ксиста. В это время в Риме составлялся заговор против Домициана. В то самое время, когда император поражен был кинжалом отпущенника Стефана, философ, который, без сомнения, посвящен был во все тайны этого заговора и знал день и час, в который совершится преступление, вдруг остановился, сделал странные жесты и прерывистым голосом вскричал: «Рази, рази тирана!.. Удар нанесен!.. Он ранен!.. Падает!..» Через некоторое время после этого происшествия Аполлоний получил письмо от Нервы, его друга, который приглашал его в Рим. «Советы богов и твои дали мне верховную власть, — писал император, — но я имею нужду в твоих познаниях для управления миром». После сего Аполлоний исчез и не являлся уже на сцене; никто не знает, что с ним сделалось, никто не знает ни времени его возраста, ни его смерти, ни места его погребения. Вероятно, что этот искусный обманщик, чувствуя приближение смерти, сам старался скрыть свою смерть, чтобы заставить думать, что он взят на небо, как впоследствии и утверждали его ученики. Некоторые из них, впрочем, распускали слух, что он умер в храме Диктины, среди чудес, и что он явился одному молодому тианскому философу. Филострат говорит, что в его время во многих странах ему воздавали божеские почести; здесь нет ничего удивительного, потому что всякому известно, как в языческом мире легко было попасть в боги. Владея в высшей степени познаниями, красотой, памятью, хитростью и другими необыкновенными ложными и странными дарованиями, следовательно, всеми средствами, необходимыми, чтобы могущественно действовать на толпу, Аполлоний своею странной жизнью, фокусами и титулом преобразователя языческой религии, которым он называл себя, должен был бы произвести глубокое впечатление на современный ему мир. Между тем, несмотря на присвоение себе божеской природы и чудес, которые, по-видимому, сеял по своим следам, он был бы скоро забыт, если бы философия не воспользовалась им для противоположения Божественному Основателю христианской религии. В 211 г. императрица, знаменитая своею распутной жизнью и любовью ко всему чудесному, Юлия Домна, жена Септимия Севера, поручила Филострату написать жизнь Аполлония Тианского. Она была удовлетворена, ибо Филострат, любя чудеса, дополнил Дамиса, который описал уже жизнь своего учителя если не как подражатель, то как энтузиаст и ревностный ученик. Многие писатели, пораженные неправдоподобием стольких чудес и молчанием историков о лице, пользовавшемся такой славой и игравшем столь важную политическую роль в Риме и Греции, отвергали существование Аполлония, — это крайность; надобно лучше думать, что этот философ действительно существовал, но что только спустя уже век после его смерти, последняя половина его жизни была наполнена всеми теми чудесами, которые ныне делают его для нас легендарным. В царствование Диоклетиана, Иероклес, правитель Александрии, заклятый враг христианства, написал книгу для противоположения Аполлония Иисусу Христу. Так как он опирался преимущественно на мнимые чудеса философа-чудотворца, то Евсевий Кесарийский от лица всех христиан отвечал, что все эти чудеса, созданные Дамисом и Филостратом, решительно ничего не доказывают, потому что о них не свидетельствует ни один очевидец; что о них было неизвестно от времени Аполлония до времени Септимия Севера, то есть более полувека; что они не произвели никакого переворота в мире, не имели никакого последствия, которое подтверждало бы их существование; что большая часть из них смешны, бесполезны, недостойны Бога и не доказывали бы ничего, если бы даже и были действительны; из этого видно, что Аполлоний был магик и вместе с тем искусный обманщик. Так рассуждал и Лактации. Вот почему, несмотря на все усилия философов возвысить своего героя, Аполлоний забыт, а Иисус Христос с высоты своего креста объял весь мир и привлек к себе все народы